На длительной начальной стадии психоанализа интерпретация была самым важным, а иногда и единственным инструментом аналитической техники. Оно служило цели сделать бессознательное сознательным, тем самым укрепив Я. Сознание взяло на себя доминирующую роль в определении аналитического прогресса и приравнивалось к наиболее важному исцеляющему фактору. Как, например, написала по этому поводу Ханна Сигал:
«Чтобы оказать терапевтический эффект, осознание должно быть правдивым и достаточно глубоким. Оно должно достигать глубин бессознательного и раскрывать ранние процессы, в которых содержатся паттерны внутренних и внешних отношений и в которых структурировано эго слоев бессознательного, которые достигаются, тем богаче и стабильнее терапевтический результат». (Сигал, 1962)
Однако Микаэль Балинт справедливо заметил в отношении кляйнианских интерпретаций:
«Признавая наличие принципиальных различий в психологии взрослого и ребенка, они тем не менее признавали, что с помощью языка взрослых можно работать даже с самыми примитивными психическими процессами ребенка, если, конечно, он разумно использовать существующие идеи, а также создавать новые». (Балинт, 1968)
Одно лишь отсутствие интерпретаций и стремление найти доступ к раннему дорефлексивному опыту дали толчок развитию конструктивистских идей и направлений. Сторонники интрапсихических подходов, однако, неоднократно отмечали, что «разумное, спокойное обсуждение конфликтов и защит может полностью отвлечь от тревоги, которую пациент вносит в сложное психоаналитическое понимание, и заглушить процесс». (Хиншелвуд, 2016)
В 1998 году Дэниел Стерн и ряд соавторов Бостонской группы написали в своей статье «Неинтерпретационные механизмы в психоаналитической терапии. Больше, чем интерпретация» (Stern, 1998) стремился концептуализировать «нечто большее» в процессе взаимодействия аналитика и пациента и понять, что вызывает терапевтические изменения.
Основываясь на исследованиях детских наблюдений и теории нелинейных динамических систем, они предположили, что «нечто большее» возникает в результате межсубъектного взаимодействия, порождая так называемое неявное реляционное знание.
Для объяснения этого феномена необходимо отметить, что в динамическом терапевтическом процессе мы имеем дело с двумя типами явлений (память, идеи, знания): декларативными (явными) и процессуальными (имплицитными). Декларативное знание – это то, что сознательно или способно быть сознательным. Именно для работы с декларативным знанием используется интерпретация, способная изменить интрапсихическое понимание в контексте трансферентных психоаналитических отношений.
Процедурное знание лежит за пределами символического и вербального опыта. Важно отметить, что это не имеет ничего общего с тем, что было вытеснено и что мы называем динамическим бессознательным. Процедурное знание долгое время рассматривалось в литературе главным образом только в отношении неодушевленных предметов, например езда на велосипеде, надевание одежды и т д. Но выяснилось, что процедурное знание связано и со знанием межличностного взаимодействия – того, что Штерн называл «бытием с кто-то. ” что-то» (Штерн, 1985). Например, с самого начала жизни ребенок начинает различать, какие формы тесного контакта родитель будет приветствовать, а какие отвергать. Этот опыт остается с человеком на протяжении всей его жизни. Именно это авторы статьи называют неявным реляционным знанием:
«Неявное реляционное знание было важной концепцией в психологии довербального развития младенцев. Наблюдения и эксперименты предоставляют убедительные доказательства того, что младенцы взаимодействуют со своими опекунами на основе большого количества реляционных знаний. Они демонстрируют догадки и ожидания и выражают удивление или тревогу, когда предвидится нарушение.Причем это неявное знание регистрируется в виде представлений о межличностных событиях в несимволической форме,с первого года жизни.Это проявляется не только в их ожиданиях, но и в обобщении определенных модели взаимодействия». (Штерн, 1998)
Неявное реляционное знание усваивается посредством процессов межсубъектного взаимодействия в контексте так называемых общих неявных отношений. Общие неявные отношения представляют собой область межсубъектного взаимодействия между двумя, где происходит пересечение неявных знаний об отношениях каждого из них.
В ходе сеанса анализа мы также рассматриваем два процесса. Один из них связан с эксплицитным исследованием жизни пациента и материала его свободных ассоциаций, взаимодействием на уровне речевого диалога, выявлением тем для обсуждения и т д. Именно это занимает первый план в работе пациента и его аналитика сознание на сеансе. В то же время существует другой тип процессов, образующих фон их взаимодействия, где происходит непрерывное движение к интерсубъектному обмену. Именно здесь действуют неявные реляционные знания и формируются общие неявные отношения. Возможно, именно это и смог описать Фрейд (1915): «Очень замечательно, что бессознательное одного человека может, помимо сознания, влиять на бессознательное другого.”
Если интерпретация только реконструирует декларативные знания пациента, как можно изменить неявное реляционное знание?
В ходе терапевтического процесса пациент и аналитик неизбежно сталкиваются с моментами настоящего, которые являются субъективными единицами изменения взаимодействия, в попытке понять смысл того, что сейчас происходит между двумя участниками процесса. Изменения в один момент настоящего могут открыть новый момент в настоящем:
«Аналитик спрашивает: «Вы опоздали на три последних сеанса, это для вас необычно», пациент отвечает: «Да, я понимаю», аналитик добавляет: «Что вы об этом думаете?» — этот обмен настоящего момента. Больной отвечает: «Мне кажется, я злился на тебя». Молчание. – «Да, я злился». Молчание. Это второй момент. Затем больной говорит: «На прошлой неделе вы сказали что-то такое, что действительно совсем достал меня! ” Это третий момент настоящего» (Штерн, 1998)
Настоящие моменты отражают то, что Стерн назвал «схемой способов существования с другим» (Stern, 1995) в области неявного реляционного знания, набора микроинтерактивных паттернов, этапы которых включают ошибки, ошибки и исправления. Эти повторяющиеся последовательности говорят нам о «бессознательных фамильярах» пациента (Bollas, 1987) или о «дорефлексивном бессознательном» Столороу и Этвуда (1992).
моменты настоящего могут быть особенно аффективно заряженными, полными потенциала для терапевтического процесса, и такие моменты теперь называются моментами. Теперь моменты уже не привычны для совместного времяпрепровождения, они неожиданны и необычны, часто сопровождаются тревогой и непониманием того, что происходит и что делать. Аналитик может почувствовать, что открылось окно возможностей для терапевтической реорганизации и что от него требуется нечто большее, чем просто использование техники.
«Момент настоящего есть намек на потенциально возникающее свойство сложной динамической системы. Хотя историю его возникновения можно и не проследить, он подготовлен к этому мимолетными или тонкими ощущениями прошлого, чем-то вроде музыкального мотива, тихого и спокойно постепенно готовится к превращению в главную тему. Однако точный момент и форма ее появления остаются непредсказуемыми» (Штерн, 1998)
Наиболее волнующие моменты теперь происходят, когда пациент делает что-то необычное, что требует от аналитика совершенно иного рода реакции, несет в себе что-то, что будет характерно только для личности аналитика, и тем самым разделяет свое субъективное состояние с пациентом. И если это произойдет, пациент и аналитик смогут уловить момент встречи).
Моменты встречи представляют собой особые моменты подлинной связи во взаимодействии между пациентом и аналитиком, когда они оба встречаются как личности, каждый из которых привносит что-то уникальное и уникальное во взаимодействие. Обычно это возможность раскрыть индивидуальный аспект личности, который проявляется в аффективной реакции на другого человека, что, в свою очередь, может создать новое диадное состояние, уникальное только для них двоих.
То, что происходит в такие моменты, не может быть известно, рутинно или технически; это уникальный момент. В момент встречи устанавливается новый интерсубъектный контакт, который приводит к изменению уровня имплицитного реляционного знания между пациентом и аналитиком.
Краткая клиническая история в качестве иллюстрации, приведенная в статье (Stern, 1998):
Молли, 35-летняя замужняя женщина, пришла на анализ из-за низкой самооценки своего тела, неспособности похудеть и сильной тревоги по поводу потери самых близких ей людей. Она была второй дочерью в семье. Поскольку ее старшая сестра в младенчестве перенесла полиомиелит, родители Молли позаботились о ее здоровье и теле. Когда она была ребенком, они просили ее потанцевать для них и смотрели с восхищением.
Она начала сеанс с разговора о своем теле, рассказала о чувстве сексуального возбуждения и устроила истерику аналитику по дороге на сеанс. «У меня есть фотография, где ты откидываешься назад и смотришь на меня сверху вниз». Позже во время сеанса она вспомнила, как ее родители смотрели, как она танцует, и задавались вопросом, чувствуют ли они какое-либо сексуальное возбуждение, «ощутят ли они тоже?» За этим последовало долгое обсуждение ее телесных переживаний, включая медицинские осмотры и опасения, что с ее телом и телесными переживаниями что-то не так. Затем, после долгого молчания, Молли сказала: «Теперь мне интересно, смотришь ли ты на меня». (Момент Сейчас начался здесь.)
Аналитик чувствовал себя подавленным и растерянным. Первой ее мыслью было: заткнись или скажи что-нибудь. Если ты промолчишь, Молли почувствует себя обделенной? Повторять слова Молли — «Интересно, смотрю ли я на тебя» — было неловко и отстраненно. Однако ответ аналитика собственным замечанием показался рискованным. Сексуальный намек был настолько сильным, что разговоры о нем казались почти актом. Заметив собственный дискомфорт и попытавшись понять его источник, аналитик определила связанную с ним проблему доминирования и поняла, что чувствовала себя так, как будто ее приглашали либо занять «верхнюю позицию», либо подчиниться Молли. В этот момент она вдруг почувствовала возможность проявить спонтанность и рассказать Молли о том, что она на самом деле чувствует.
«Похоже, ты пытаешься привлечь мое внимание», – сказала она. «Да», — с энтузиазмом сказала Молли. (Эти два предложения составили «момент встречи».) «Это вызывает смешанные чувства», — сказал аналитик. «Нет ничего плохого в том, чтобы привлекать к себе внимание», — ответила Молли. «Да, это правда», — согласился аналитик. «Хитрость в том, что для этого нужны двое», — сказала Молли. «Определенно», — ответил аналитик. «Это то, о чем я думал. Я действительно испытываю некоторое сострадание». – «К себе?» – спросил аналитик. «Да», – ответила Молли. «Я рада», – ответил аналитик.
В этом эпизоде интерсубъективная встреча произошла потому, что аналитик использовал свою внутреннюю борьбу, чтобы понять пациента и ухватить момент – сейчас, отвечая конкретно и честно: «Мне кажется (мне как конкретному человеку), что вы пытаетесь привлечь мой взгляд. Вам». Это сделало настоящий момент моментом встречи. Это сильно отличается от различных технически правильных ответов, которые в момент общения упускают детали аналитика как личности, например: «На кого это похоже?» ?» или «Что это значит для тебя?» и т д.
Устный перевод также может стать временем встречи. Если аналитику удалось передать свою эмоциональную приверженность и подлинность вместе с интерпретацией, тогда момент встречи может произойти. В случае, когда интерпретация является лишь частью методики, она будет бесплодной, никаких изменений в интерсубъективной среде не произойдет.
обобщить. Интерпретация — важное событие в трансферно-контрпереносных отношениях, благодаря которому может произойти перестройка интрапсихической среды и осознание бессознательного материала. Моменты встречи — это события, которые меняют способы существования с другим человеком, а именно неявное реляционное знание, которое является как межличностным, так и интрапсихическим. Некоторые неявные знания также могут стать осознанными в ходе терапевтического взаимодействия, но это не является главной целью. Цель состоит в том, чтобы реконтекстуализировать прошлый опыт. В момент встречи происходит изменение интерсубъектного пространства, принадлежащего имплицитному реляционному знанию, что приводит к возникновению нового контекста, в котором становятся возможными изменения и формирование новых психических процессов. Прошлый опыт реконтекстуализируется в настоящем, что приводит к тому, что человек может действовать в новом ментальном ландшафте, что открывает возможности для нового опыта и поведения в настоящем и будущем.
Интерпретация по-прежнему остается точечным событием, в то время как обработка неявных знаний в моменты высокой восприимчивости происходит непрерывно. При этом в терапевтическом процессе действуют моменты низкой чувствительности, но это вопрос другой темы.
В подтверждение этого Стерн упоминает, что пациенты, завершающие анализ, склонны вспоминать особые моменты подлинной межличностной связи с аналитиком, которые изменили их отношения с ним/ней и, как следствие, самоощущение пациента. Предполагается, что многие анализы терпят неудачу не из-за ошибочных или несогласованных интерпретаций, а из-за упущенных возможностей установить значимую связь между двумя людьми.
Литература:
- Д. Н. Стерн и Бостонская исследовательская группа по процессу изменений, «Неинтерпретационные механизмы в психоаналитической терапии: «нечто большее», чем интерпретация», Международный журнал психоанализа, 903–21. 1998 год
- Д.Н. Штерн «Межличностный мир младенца» 1985 г
- К. Боллас «Тень объекта: Психоанализ немыслимого известного» 1987 г
- Р.Д. Хиншелвуд «Контрперенос и живые моменты» 2016 г
- Х. Сигал «Лечебные факторы в психоанализе» 1962 г
- Р. Д. Столороу, Г. Этвуд «Контексты бытия», 1992 г
- С. Фрейд «Бессознательное» 1915 г
- М. Балинт «Фундаментальный дефект» 1968 г
Кредит АМ
- Хотите связаться со мной?
